Журнал «Филоlogos»
Аннотации статей.
Богданова О.В., Лю Ц.. ИНТЕРТЕКСТУАЛЬНЫЕ ПЛАСТЫ РАССКАЗА И.А. БУНИНА «РУСЯ»
В статье рассматривается рассказ И.А. Бунина «Руся», который открывает второй раздел цикла рассказов о любви «Темные аллеи». В работе показано, что в сравнении с первым разделом цикла, в котором доминировал мотив воспоминаний, в рассказе «Руся» начинает формироваться иной доминантный мотив «былых воспоминаний» - мотив любви, формируя из циклических бунинских рассказов классическую «энциклопедию любви». В статье акцентировано внимание на сложности «вычурной» композиции рассказа «Руся», на ее рамочности, многоуровневости, координационной векторности и неоднородной сплетенности. Намечен ракурс новой для «Темных аллей» нарративной стратегии, когда образ нарратора-повествователя не совпадает с образом нарратора-рассказчика, объективный «внешний» наблюдатель кардинально отличается от «внутреннего» героя-участника событий. Хронотопическая структура рассказа отчетливо распадается на «тогда» и «теперь», «там» и «здесь». В статье прослежена образно-мотивная система рассказа и в центр рассуждений выведен образ главного женского персонажа - юной художницы Руси. В ходе анализа рассказа намечены интертекстуальные связи бунинского текста с текстами-предшественниками, обозначены точки его соприкосновения с библейскими историями, с любовными историями мирового уровня - шекспировской трагедией «Ромео и Джульетта» и средневековой арабской сказкой «Лейли и Меджнун». Если с Шекспиром героев Бунина роднит мотив «семейного запрета», воплощенный в рассказовом тексте посредством образа матери героини, то с известной восточной легендой о «безумных» влюбленных текст Бунина соприкасается на уровне отдельных деталей, портретных черт героев, мотивной вариативности. В ходе рассмотрения рассказа Бунина «Руся» привлечен критический материал - работы современных литературоведов И.А. Есаулова, Т.В. Марченко, О.В. Сливицкой, в которых исследователи по-разному трактуют финальные эпизоды бунинского рассказа (и в том числе «вставной» эпизод с журавлями). На основе сопоставления и осмысления различных точек зрения ученых в статье предложены новые - вариативные - направления прочтения как заключительного эпизода бунинского рассказа, так и аксиологической сущности поведения бунинских персонажей.
The article deals with the story of Ivan Bunin "Rusya", which opens the second section of the cycle of stories about love "Dark alleys". The paper shows that in comparison with the first section of the cycle, which was dominated by the motif of memories, in the story "Rusya" a dominant motif of memories begins to form - the motif of love, forming a classic "encyclopedia of love" by Bunin. The article focuses on the complexity of the "pretentious" composition of the story "Rusya", on its framework, multilevel, coordination vector and heterogeneous interweaving. A new perspective for the "Dark alleys" narrative strategy is outlined, when the image of the narrator does not coincide with the image of the teller, the objective "external" observer is radically different from the "internal" hero-participant of the events. The chronotopic structure of the story clearly splits into "then" and "now", "there" and "here". The article traces the figurative and motivic system of the story and the image of the main female character - a young artist Rusya - is brought to the center of reasoning. The analysis of the story outlines connections between Bunin's text with text-predecessors, marks the points of contact with the biblical stories, love stories of world level - the Shakespearean tragedy "Romeo and Juliet" and the medieval Arabian tale "Layla and Majnun". With Shakespeare, Bunin's heroes have in common the motive of "family ban", embodied in the text through the image of the mother of the heroine. With the famous Eastern legend of the "crazy" lovers Bunin's text is in contact at the level of individual components, the portrait features, motivic variations. During the consideration of the Bunin story "Rusya" critical material is involved in the article - the works of contemporary literary critics I. Esaulov, T. Marchenko, O. Slavickaya, in which the researchers demonstrate different interpretations of the final episodes of Bunin's stories (including "plug-in" scene with cranes). Based on the comparison and understanding of different points of view of scientists, the article proposes new - variable - directions of reading both the final episode of the Bunin's story and the axiological essence of the behavior of Bunin's characters.
Борисова Н.В.. М. ПРИШВИН О ТВОРЧЕСТВЕ И. БУНИНА: «...ПОНЯЛ ЕГО КАК САМОГО БЛИЗКОГО МНЕ ИЗ РУССКИХ ПИСАТЕЛЕЙ»
В дневниковых книгах Михаила Пришвина большое место отводится размышлениям автора о русской литературе. В центре его аналитического дискурса как философско-эстетические принципы классиков: Пушкина, Л. Толстого, Достоевского, так и художнические интенции творческой интеллигенции начала ХХ столетия и в первую очередь символистов, к поэтическим находкам и идеям которых он чувствовал что-то вроде «близости и неприятия одновременно». Среди близких ему художников - Иван Бунин. Бунин - весьма частый гость в его дневниках. Пришвин внимательно следит за ним на протяжении всего жизненного пути, сравнивая, радуясь, удивляясь, иногда критикуя, но всегда как-то по-особому, «с теплотой и сердечностью». Бунин для Пришвина - классик, очень близкий ему: оба родом из «деревенской вольницы» родного Подстепья, оба дышали свежим воздухом русской деревни, возрастая интеллектуально и духовно среди «плодовитого» елецкого чернозема, учились в одной елецкой мужской гимназии, продержавшись там до 4-го класса. Может быть, еще и поэтому Пришвин постоянно сравнивает себя с Буниным, отмечая в нем что-то «очень близкое», «очень елецкое». Уже в конце жизни, оглядываясь в прошлое, Пришвин с удивлением обнаружит, что от «мудрецов Серебряного века» «остались только Блок и Бунин», а все остальные затерялись на исторических перекрестках. В эмиграции Бунин всегда интересовался творческой судьбой своего земляка, справедливо утверждая, что «Пришвин не уступает в мудрости Робиндранату Тагору и… Брэму». Их объединяло главное: любовь к России, ее природе, вечные поиски «русской правды». Став национальными писателями, они поделились своим русским, «елецким словом» со всем миром.
In the diary books of Mikhail Prishvin a large place is given to the author's reflections on Russian literature. In the center of his analytical discourse there are both philosophical and aesthetic principles of the classics: Pushkin, Tolstoy, Dostoevsky, and artistic intentions of the creative intelligentsia of the 20th century and, first of all, of the symbolists, to the poetic finds and ideas of which he felt something like "closeness" and "at the same time". Ivan Bunin is among the artists close to him. Bunin is a very frequent guest in his diaries. Prishvin is closely behind him throughout the life's journey, comparing, enjoying, wondering, sometimes criticizing, but there was always something special, "warmth and cordiality". Bunin for Prishvin is a classic, very close to him: both come from "rural freemen" of his native Podstata, both breathing the fresh air of the Russian countryside, growing intellectually and spiritually among the "prolific" Yelets black earth, studied in one of the Yelets gymnasium, held out there until the 4th grade. Maybe that's why Prishvin constantly compares himself with Bunin, noting in him something "very close", "very Yelets like". Already at the end of life, looking back, Prishvin was surprised to find that from the "wise men of the Silver age", "there were only Block and Bunin", and all the others were lost at historical crossroads. In emigration Bunin has always been interested in the creative fate of his countryman, rightly arguing that "Prishvin is not inferior in wisdom Robindranatu Tagore and... Bram". They were united by the main thing: love for Russia, its nature, the eternal search for "Russian truth". Having become national writers, they shared their Russian, "Yelets word" with the world.
Бородина Н.А.. ОПИСАНИЕ ОБЪЕКТОВ ЗВЕЗДНОГО НЕБА В ПРОИЗВЕДЕНИЯХ И.А. БУНИНА
Астронимы являются одним из интересных, но недостаточно изученным разрядом ономастической лексики. В настоящее время в работах, посвященных проблемам поэтической ономастики, мало внимания уделяется исследованию функционирования названий звезд и созвездий в художественной литературе, выявлению индивидуально-авторских ассоциаций, связанных с ними. Богатый материал для исследования астронимов дают поэтические и прозаические тексты И.А. Бунина. Страницы его произведений изобилуют названиями звезд и созвездий, звездных скоплений и планет, входящих в Солнечную систему, галактик и туманностей. В данной статье предпринята попытка проанализировать языковые средства, которые использует Бунин для описания звезд и созвездий. В поэзии и прозе Бунина актуализируются следующие признаки астронимов: 1) светимость (с указанием на яркость, фазу свечения или его свойства), 2) цвет (включая интенсивность колоративной характеристики), 3) величина (размер, протяженность на небосклоне), 4) форма (а именно фигура, образуемая яркими звездами в составе созвездия), 5) положение на небе (в том числе относительно сторон света, другого космонима или объекта, расположенного на земной поверхности, относительно удаленности от Наблюдателя), 6) количество ярких звезд, составляющих созвездие или его часть. Особое внимание автор статьи уделяет сравнительным и метафорическим конструкциям, которые использует мастер слова для образной репрезентации астронимов: их блеска, окраски, размера, конфигурации звезд в составе созвездий.
The astronyms are one of the interesting, but underexplored classes of onomastic vocabulary. At the present time they pay little attention to the study of the functioning of the names of stars and asterisms in fiction, finding individual-authors associations connected with them. The poetic and prose texts by I.A. Bunin, the master of landscape descriptions, give rich materials for study. The pages of his works abound with the names of stars and asterisms, star clusters and planets in the planetary system, galaxies and nebulosities. In this article the author makes an attempt to analyze the language means used by the first Russian Nobel laureate in literature to describe the stars and asterisms. In Bunin's poetry and prose the following characteristics of astronyms become actual: 1) luminance (with an indication of brightness, phase of luminance or its properties), 2) colour (including intensity of the colour), 3) range (size, space in the sky), 4) shape (that is the figure formed by bright stars in the asterism), 5) location on the sky (including location toward the cardinal points, another cosmonym or an object placed on the earth surface, toward farness from the Observer), 6) the number of bright stars that make up the asterism or part of it. The author of the article pays special attention to the comparative and metaphorical constructions the master of the word uses for the image-bearing representation of astronyms: their brilliance, colour, size, configuration of stars in the asterisms.
Бурцев В.А.. О ЯЗЫКОВОЙ ЭСТЕТИКЕ РАССКАЗА И.А. БУНИНА «ЛЕГКОЕ ДЫХАНИЕ»
В данной работе сделана попытка, используя лингвистические методы, объяснить эстетический эффект рассказа «Легкое дыхание» И.А. Бунина - эффект легкости, отмечаемый всеми исследователями этого произведения. Объяснения этой художественной особенности рассказа чаще всего ищутся с применением литературоведческих методов в плоскости соотношения формы и содержания - сюжета и фабулы. В теоретической основе предлагаемой статьи лежит стилистическая теория художественной речи В.В. Виноградова, нацеленная на выявление и анализ контекстуальных стилистических единиц - структурных форм речи, конструируемых писателем. В статье описываются структурные формы речи, составляющие языковую композицию бунинского рассказа. Эти составляющие, в соответствии с учением В.В. Виноградова, описываются как «словесные ряды». Словесные ряды используются в качестве лингвистического средства изучения композиционных особенностей нарративного текста. Характер словесных рядов, их элементы и принципы объединения элементов в целое определяются в соответствии с композицией текста «Легкого дыхания», которая в науке в принципе считается установленной: с точки зрения соотношения фабулы и сюжета эта композиция основана на временных смешениях сюжетного действия. В этой связи словесные ряды определяются по темпоральным лексико-грамматическим показателям языковых средств. Выделено два словесных ряда с темпоральной семантикой - презентный словесный ряд и перфектный словесный ряд. Выявлено, что презентный словесный ряд служит композиционной рамкой перфектного словесного ряда. Показано, что перфектный словесный ряд в презентном обрамлении обеспечивает эстетический эффект рассказа.
In this paper, an attempt has been made, using linguistic methods, to explain the aesthetic effect of the story "Light Breathing" by I.A. Bunin - the effect of light, celebrated by all researchers of this work. Explanations of this artistic feature of the story are most often sought with the use of literary methods in the plane of the relationship between form and content - plot and story line. In the theoretical basis of the proposed article lies the stylistic theory of the artistic speech of V.V. Vinogradov, aimed at identifying and analyzing contextual stylistic units - structural forms of speech, designed by the writer. The article describes the structural forms of speech that makes up the linguistic composition of Bunin's story. These components, in accordance with the teachings of V.V. Vinogradov are described as "verbal rows". Verbal rows are used as a linguistic means of studying the compositional characteristics of a narrative text. The nature of the word series, their elements and the principles of combining the elements into a whole are determined in accordance with the composition of the text "Light Breathing", which in science is considered established in principle: from the point of view of the relationship between the plot and the story line, this composition is based on temporary mixtures of plot action. In this regard, the word series are determined by the temporal lexical and grammatical indicators of language means. Two verbal rows with temporal semantics are distinguished - a presentable verbal row and a perfect verbal row. It is revealed that the presented verbal row serves as the compositional frame of the perfect verbal row. It is shown that the perfect verbal row in the presentation frame provides the aesthetic effect of the story.
Дудина Т.П.. ВОЗВРАЩЕНИЕ МИФА: ПЕРЕВОД И.А. БУНИНЫМ МИСТЕРИИ ДЖ. Г. БАЙРОНА «НЕБО И ЗЕМЛЯ»
В статье исследуется феномен перевода И.А. Буниным «драматической мистерии» Дж. Г. Байрона «Небо и земля», в котором осуществляется корреляция всеобщего и индивидуально-авторского вариантов образа мира. В задачу автора статьи входит рассмотрение некоторых жанрово обусловленных аксиологических аспектов мистерии, антиномичность заглавия которой разворачивается в системе бинарных оппозиций. Доказывается, что жанровая картина мира в переводе становится средством выражения персонифицированности автора, который, с одной стороны, восстанавливает жанровые традиции, с другой - вступая в творческую полемику с жанровым каноном, приспосабливает структуру жанра к структуре индивидуально-личностного мифовосприятия. В статье показывается, как характерное для эстетического сознания включение мифа в литературный текст становится способом воплощения философского мирообраза русского писателя. А воссозданная им «драматическая мистерия» нового времени в процессе структурирования «литературного мифа», который рассматривается как отражающая авторское мифосознание интерпретация некоторых мифопоэтических аспектов изначального мифа, актуализирует общечеловеческое содержание происходящего. В переводе Бунина происходит переосмысление традиционного состава религиозно-культурных архетипов и формируются универсальные образы, обладающие способностью повторяться и варьироваться в любом новом контексте, сохраняющем устойчивое семантическое ядро. Особое внимание уделяется способам творческой трансформации использованного Байроном исходного библейско-мифологического материала в мифопоэтические элементы бунинского перевода, в котором специфика внутренней структуры драматического текста с его конструктивно-смысловыми признаками обнаруживает возможности вторичной мифологизации. Мистико-символическая наполненность жанра, предполагающая ориентацию на архаичный миф как знак, шифр или код, допускающий многочисленные варианты дешифровки, позволяет Бунину выявить важные для своего времени культурные смыслы. Таким образом, осуществленный акт креативной рецепции, воплощенный в целостной композиционной и сюжетно-фабульной оригинальности переведенного текста, обнаруживает неповторимость творческой индивидуальности автора перевода. Происходит «возвращение мифа» в новом жанровом образовании - современной «мифодраме», получающей особый статус, связанный с функционированием мифа в литературном и общекультурном пространстве.
The article investigates the phenomenon of I. A. Bunin's translation of George G. Byron's "dramatic mystery" "Heaven and Earth", in which there is a correlation of universal and individual author's variants of the image of the world. The task of the author of the article is to consider some of the genre conditionedaxiological aspects of the "drama mystery" "Heaven and Earth", the antinomy of whose title takes place in the system of binary oppositions. It is proved that in translation the genre picture of the world becomes a means of expressing the personification of the author, who, on the one hand, restores the genre tradition, on the other, beingengaged in creative debate with the genre Canon, adapts the structure of the genre to the structure of the individual personal myth perception. The article shows how the inclusion of a myth into the literary text, which is characteristic of the aesthetic consciousness, becomes a way of realization of the philosophical worldview of the Russian writer. And the "dramatic mystery "of the new time created by him in the process of structuring the "literary myth", which is seen asreflecting the author's myth consciousness interpretation of some mythopoetic aspects of the original myth, actualizes the universal content of what is happening. In Bunin's translation there is a reinterpretation of the traditional set of religious and cultural archetypes, and universal images that have the ability to repeat and vary in any new context that preserves a stable semantic core are formed. Special attention is paid to the methods of creative transformation of the original biblical and mythological material used by Byron into mythopoetic elements of Bunin's translation, in which the specificity of the internal structure of the dramatic text with its structural and semantic features reveals the possibilities of secondary mythologization. The mystical-symbolic fullness of the genre, assuming orientation to the archaic myth as a sign, cipher or code, allowing numerous variants of decryption, allows Bunin to reveal cultural meaningsimportant for the time. Thus, the implemented act of creative reception, embodied in the integral compositional and plot originality of the translated text, reveals the uniqueness of the creative individuality of the author of the translation. There is a "return of myth" in the new genre form - modern "mythodrama" which receives a special status associated with the functioning of the myth in the literary and cultural space.
Иванюк Б.П.. «ЛЕГКОЕ ДЫХАНИЕ» И. БУНИНА: ЗАМЕТКИ «БЛИЗОРУКОГО» ФИЛОЛОГА
A version of an interpretation of Ivan Bunin's story "Light Breathing" is presented, based on a structural-semantic analysis of artistic details, conceptualized, mainly, by one of the text's meaning-forming oppositions, namely, "alive - dead". Formed in the introductory epilogue, this opposition then varies in three modifications: "correct - incorrect", "natural - artificial", "symmetrical - nonsymmetrical", and is realized in the plot's episodes and system of characters. Space (interior, landscape), time, and the characters' characteristics (name, portrait and clothes, manners, gestures, and speech) are detailed. The details are distributed between two subjects: the main character, Olya Meshcherskaya and the narrator, at first in the role of the reproducer of other persons' opinions, and then as an implicit witness of the events. There are no subjective comments on the details, the burden of their understanding entrusted completely to the "astute reader". However, their semantic similarity speaks of the affinity of those two subjects' world perceptions, and thus, of the narrator's axiological sympathy with the "alive" Olya Meshcherskaya, which accounts, on the one hand, for the compassionate justification of her behavior, and, on the other, for the putting of the blame for her sad plight on those characters who - to a certain measure, willingly or unwillingly - brought about her tragic end and are, in a wider sense, the carriers of "death" in general. On the whole, the details contribute to the transformation of a rather trivial story dealing with "a chain seduction" into the world literature's time-honored plot about the eternal rotation of life ("light breathing") and death.
Курносова И.М.. «ШТРИХИ» К ЯЗЫКОВОЙ ЛИЧНОСТИ РАННЕГО И. БУНИНА
В данной статье представлены наблюдения над языком одного из ранних рассказов И. Бунина - «Кастрюк», включенного в его первый сборник «На край света». Ранние рассказы Бунина - 90-х годов XIX столетия - привлекали внимание исследователей как произведения начинающего писателя, в которых видели задатки большого дарования и своеобразие писательской манеры. Проза Бунина 90-х, как отмечают исследователи, фактически бесфабульна. В центре внимания не событийная сторона, а психологическое состояние человека в его единении с природой и в то же время в противопоставлении с ней. Таков и рассказ «Кастрюк» - как один из основных, по-нашему мнению, характеризующих творческие искания раннего Бунина-прозаика. Этот рассказ как отдельное, самостоятельное произведение не становился объектом внимания исследователей. Между тем он был высоко оценен его современниками, а в оценке критики ХХ века был отмечен как «творческий взлет писателя». Лирико-философский по своей сути, реалистичный по языку, выдержанный по стилистической тональности, он, несомненно, заметный штрих к языковой личности писателя периода 90-х. Анализ рассказа строится на рассмотрении семантических оппозиций старой и новой жизни, стремительности действия и его угасания, детства и старости, здоровья и немощи, нужности человека и его неприкаянности.
This article presents observations on the language of one of the early stories of I. Bunin - "Kastrjuk", included in his first collection "To the End of the World". Early Bunin's stories - 90-s of the XIX century - attracted the attention of the researchers as the works of the novice writer, which showed the makings of a great talent and originality of the writer's manner. Bunin's prose of the 90s, as the researchers note, is actually unfabulous. The focus is not on the event side, but the psychological state of man in his unity with nature and at the same time in opposition to it. Such is the story "Kastrjuk" - as one of the main, in our opinion, which characterizes the creative quest of early Bunin-writer. This story as a separate, independent work did not become the object of attention of the researchers. However, he was highly regarded by his contemporaries and critics of the twentieth century marked "a creative take-off of the writer". Lyric-philosophical in its essence, realistic in language, sustained by the stylistic tone, it is undoubtedly a noticeable stroke to the linguistic personality of the writer of the period of the 90s. The analysis of the story is based on the consideration of the semantic oppositions of old and new life, the swiftness of action and its extinction, childhood and old age, health and infirmity, the need for man and his restlessness.
Михайлова М.В.. ОТ ЛЮБВИ ДО НЕНАВИСТИ... (ТВОРЧЕСКИЕ ВЗАИМООТНОШЕНИЯ И.А. БУНИНА И В.Я. БРЮСОВА)
В статье осуществлена попытка проследить взаимоотношения И.А. Бунина и В.Я. Брюсова на протяжении их долгого личного знакомства, включающего в себя как этап сближения, вызванного во многом творческими потребностями, но затем подкрепленного несомненным интересом к личности участника возникшего диалога, так и время резкого неприятия, сменившегося холодным сотрудничеством. Внимание автора статьи сосредоточено на взаимных оценках, варьировавшихся в зависимости от этапа отношений, и рецепции критикой творчества обоих писателей, которая с завидным упорством постоянно сравнивала обоих художников, сводя и разводя их в культурном пространстве, делая то соратниками, то оппонентами. Делается вывод, что, несмотря на непримиримость эстетических позиций двух ведущих художников конца XIX - первой трети ХХ века, в их творческих субстанциях можно обнаружить немало общего. Сближают писателей психофизиологический тип, тип художественного сознания, ориентация на «неоклассицистичность» высказывания, константы творческого поведения, перипетии судеб.
The article represents an attempt to trace the relationship between I.A. Bunin and V.Ya. Brysov throughout the long period of their acquaintance, including both the phase of close friendship, largely conditioned by artistic needs, but later reinforced by doubtless interest in the personality of the participant of this newly born dialogue, and the phase of distinct aversion, which then grew into cold collaboration. In this article, the author focuses on mutual perception, which varied depending on the phase of their relations, and on the critics' response to the artistic work of both writers, who were persistently compared to each other, seen as being close and again afar in terms of their place within culture, perceived as allies and as opponents. The conclusion thus arises that, despite the incompatibility of the artistic views of two leading writers, who were active in the late 19th and the first third of the 20th century, their creative substances reveal much in common. The writers share common psychophysiological type, the type of consciousness, 'neoclassicaly'-oriented language, some constants of artistic behaviour, and vicissitudes of life.
Михеичева Е.А.. К ПРОБЛЕМЕ ТРАДИЦИЙ В РУССКОЙ ЛИТЕРАТУРЕ: ТУРГЕНЕВ И БУНИН
О своей приверженности классической традиции не раз говорил сам И.А. Бунин. В данной статье предпринято сопоставление «Стихотворений в прозе» И.С. Тургенева с «Темными аллеями» и другими произведениями Бунина. Истоки тургеневских традиций в бунинском творчестве - в близости мировосприятия, обусловленного во многом сходством судеб, моральных, этических, философско-религиозных, эстетических взглядов двух писателей. Бунин продолжил художественное воссоздание картин русской жизни, начатое Тургеневым, его философские размышления о соотнесенности земного и вечного, о роли «естественного» - природного - начала в жизни человека, о силе любовного чувства, ставшего «сакральным центром» и заменившего постулаты религии, о равенстве всех перед лицом смерти. О сознательном следовании по тургеневским стопам свидетельствуют названия произведений Бунина - «Деревня», «Старуха», «Камень». На закате жизни оба обратились к воспоминаниям о молодости, о России . Трагедия «невозврата» - в прошлое, в молодость, в любовь - придает реальным событиям мистический ореол, поэтому в цикле Тургенева и в рассказах Бунина так много «снов», «видений». Важную роль в творчестве обоих играет «мифопоэтический хронотоп». Драматичность любовных коллизий в произведениях писателей обусловлена краткостью пребывания человека на земле, что возводит любовь в категорию мига. Сближает писателей и то, что они были поклонниками одного и того же женского типа, чертами которого наделяли своих героинь.
I.A. Bunin not once spoke about his adherence to the classical tradition. In this article the comparison of I.S. Turgenev's "Poems in prose" with Bunin's "Dark avenues" and other stories was made. The source of Turgenev's tradition in Bunin's works is in congeniality of worldview which is considerably derived from similarity of the destinies, moral, ethical, philosophic and spiritual, esthetic views of both writers. Bunin continued artistic depiction of Russian life scenes set up by Turgenev, his philosophic reflections on the correlation between the earth and enternal, on the role of "natural" in human life, on the power of love, which can be the sacred center and substitute postulates of religion, on the equality of all men in the face of death. The names of Bunin's works - "The village", "Old bones", "Stone" indicate conscious adherence to Turgenev's steps. In later life both writers turned to recollections of youth, of Russia. The tragedy of the "non-return" - of the past, youth, love - makes the real events mystic, that's why in Turgenev's cycle and in Bunin's stories there are so many "dreams", "visions". "Mithopoetical chronotope" plays an important role in the works of both writers. The dramatics of love collisions in their works is determined by brevity of the human life, that draw love into "moment" category. The same female type which they adore and depict in their heroines also bring the writers together.
Морозов С.Н.. ЭМИГРАЦИЯ БУНИНЫХ: ИСТОКИ, ПРЕДПОСЫЛКИ, ОБСТОЯТЕЛЬСТВА
В статье предпринята попытка исследовать истоки эмиграции И.А. Бунина, ее предпосылки, общественно-политические обстоятельства, вынудившие ее, а также проследить сам путь Бунина и В.Н. Муромцевой на чужбину. Довольно известный факт об эмиграции Буниных рассматривается в более широком контексте, что позволяет более детально исследовать трагические события в жизни писателя, последовавшие после февральской революции 1917 г. Изгнание Буниных из России было постепенным и мучительным, опасным и трагическим. Бунин не собирался покидать родину, в каждом месте (село, город) он ждал до последнего, прежде чем принять решение уехать. Так было в селе Глотово-Васильевское, в Москве, в Одессе. Даже по пути в эмиграцию он не думал, что покидает Россию навсегда. Он надеялся на скорое возвращение. Новизна данной работы состоит в привлечении новых зарубежных архивных материалов и расширении хронологических рамок (1917-1920 гг.), в которых рассматривается данная тема. Также привлекаются дневники писателя и Муромцевой, мемуары современников Бунина. Из-за смены календаря в России даты 1918-1920 гг. в литературе о писателе иногда приводятся ошибочно, в связи с этим в статье приводятся двойные даты для указанного периода. Благодаря этому и привлечению неизвестных архивных материалов удалось более точно и детально проследить путь Буниных из Одессы в Константинополь и далее через Софию, Белград, Будапешт, Вену, Цюрих в Париж.
The article attempts to investigate the origins of the emigration of I.A. Bunin, its background, the political circumstances that forced it, and to trace the path of Bunin and V.N. Muromtseva to a foreign land. The well-known fact of Bunin's emigration is considered in a broader context, which allows a more detailed study of the tragic events in the writer's life that followed the February revolution of 1917. Bunin's expulsion from Russia was gradual and painful, dangerous and tragic. Bunin was not going to leave the country, in every place (village, city); he waited till the last minute before deciding to leave. So it was in the village of Glotovo-Vasilyevsky, in Moscow, in Odessa. Even on the way to emigration, he did not think that he would leave Russia forever. He was hoping for a quick return. The novelty of this work is to attract new foreign archival materials and expand the chronological framework (1917-1920), which deals with this topic. Also in the article the diaries of the writer and Muromtseva, memoirs of contemporaries are involved. Due to the change of the calendar in Russia, the dates about the writer of 1918-1920 are sometimes incorrectly cited in the literature, in this regard, the article presents double dates for this period. Thanks to it and attraction of the unknown archival materials it was succeeded to trace more precisely and in detail Bunin's way from Odessa to Constantinople and further through Sofia, Belgrade, Budapest, Vienna, Zurich to Paris.
Морозова Ю.Г.. БИБЛЕЙСКИЕ СИМВОЛЫ И ТОПОНИМЫ В РАССКАЗЕ И.А. БУНИНА «РОЗА ИЕРИХОНА»
Статья посвящена одному из малоизученных рассказов И.А. Бунина «Роза Иерихона». В начале статьи анализируются литературно-критические работы, в которых так или иначе упоминается рассказ. Это рецензии, опубликованные при жизни писателя, - рецензии Ю.И. Айхенвальда, Г.В. Адамовича, М.О. Цетлина и др. Среди современных исследователей отмечаются работы Л.Д. Беднарской, С.А. Васильева, Т.Н. Ковалевой. Указывается, что внимание критиков уделялось в основном поэтике языка, сюжетно-композиционным и стилистическим приемам писателя, попыткам реконструировать источники произведения. Истоками бунинского рассказа «Роза Иерихона» стали, в частности, дневниковые записи и воспоминания Буниных о путешествии в Святую Землю; библейские тексты (Пятикнижие Моисея, Евангелие от Матфея, Евангелие от Иоанна); религиозные предания (предание о цветке Девы Марии); житийная литература (житие преподобного Саввы). Круг чтения писателя впечатляющ, и в рассказе косвенно содержатся указания на сочинения святителя Димитрия Ростовского и патерики, а также на восточные легенды, которые мог слышать Бунин во время паломничества в Палестину. Далее в статье рассматриваются поэтические образы и топонимы. Библейская топонимика рассказа впечатляюща; топоним присутствует уже в самом названии произведения - Иерихон. Среди других библейских топонимов - Мертвое море, Синайские предгорья, Огненная долина, Палестина, Пятиградие, оазис и сад Рахили, Египетская пустыня. Центральный образ произведения - роза Иерихона, иначе, «дикий волчец», который является важным сюжетообразующим элементом произведения и одновременно «символом веры». Символичными в рассказе являются образ преподобного Саввы, цветы Рахили и источник вечной жизни. Через библейские символы и топонимы писатель актуализирует в рассказе одну из главных тем его творчества, - тему памяти. Авторская семантическая переоценка библейских топонимов раскрывает главную мысль произведения: у каждого народа должны быть свои «палестины» - источники памяти, любви, веры, без которых невозможно существование народа и конкретно - человека.
The article deals with one of the little-known stories of Ivan Bunin "The Rose of Jericho". In the article we analyze the literary-critical works in which the story is mentioned. This review, published during the life of the writer is the review of Y.I. Eichenwald, G.V. Adamovich, M.O. Tsetlin and others. Among modern scholars the works of L.D. Bednarskaya, S.A. Vasiliev, T.N. Kovaleva are distinguished. The attention of the critics was paid mainly to the poetics of the language, plot-compositional and stylistic methods of the writer, attempts to reconstruct the sources of the work. The sources of Bunin's story "The Rose of Jericho" were, in particular, diary entries and memories of Bunin's journey to the Holy Land; biblical texts (the Pentateuch of Moses, the gospel of Matthew, the gospel of John); religious traditions (the legend of the flower of the virgin Mary); life literature (the life of St. Sava). The circle of reading of the writer is impressive, and the story indirectly contains indications of the works of St. Dmitry Rostovskiy and pateriks, as well as Eastern legends that Bunin could hear during his pilgrimage to Palestine. The article deals with the biblical place names and mythopoetic symbols, as well as the character of the poetic images. The biblical toponyms of the story are impressive; the toponym is already present in the title of the work - Jericho. Among the other biblical place names - the Dead sea, Sinai, Valley of Fire, Palestine, Paygrade, the oasis and the garden of Rachel, the Egyptian wilderness. The Central image of the work is the Rose of Jericho, otherwise «wild wolf», which is an important plot-forming element of the work and at the same time a symbol of faith. There are many symbols in the story: the image of the monk Sava, the flowers of Rachel and the source of eternal life. Through the biblical symbols and place names in the story the writer actualizes one of the main themes of his work - the theme of memory. The author's semantic reassessment of the biblical place names reveals the main idea: each nation should have its own «Palestine» - sources of memory, love, faith, without which the existence of the people and specifically - a person is impossible.
Никонова Т.А.. БУНИНСКАЯ ТРАДИЦИЯ В «ДЕРЕВЕНСКОЙ» ПРОЗЕ ВТОРОЙ ПОЛОВИНЫ ХХ ВЕКА
В статье рассматривается повесть И.А. Бунина «Деревня», заложившая одну из реалистических традиций, актуализированных и развитых русской литературой ХХ века. Яркой ее страницей во второй половине столетия стала «деревенская» проза, начало которой было положено очерками В. Овечкина, рассказами Г. Троепольского и др. писателей. Ее особенность исследователи увидели в следовании русской классике. Однако «деревенская» проза не была и не могла быть простым повторением опыта литературы ХIХ века. Она возникла в другой стране, отталкивалась от новой реальности, от колхозной, а не деревенской жизни. В силу этого она не повторяла и не могла повторить опыта русской классики, как правило, идеализировавшей крестьянина. Многим авторам «деревенской» прозы ближе оказался трезвый бунинский взгляд на русского человека. В статье рассматривается опыт повести Бунина «Деревня», написанной в начале ХХ века и предложившей свой взгляд на крестьянина и судьбу русской деревни накануне русской революции. Бунин увидел и созидательные, и разрушительные начала в русском человеке, которые и реализовались в «окаянные дни». Опыт повести «Деревня» стал одной из живых традиций, воспринятых «деревенской» прозой второй половины ХХ века, творчески воспринявшей опыт русской классики.
The article discusses I. Bunin's story "The Village", which laid one of the realistic traditions, actualized and developed by Russian literature of the twentieth century. Its bright page in the second half of the century was "village" prose, which began with the essays by V. Ovechkin, the stories of G. Troepolsky and other writers. The researchers saw its peculiarity in following the Russian classics. However, "village" prose was not and could not be a simple repetition of the experience of literature of the nineteenth century. It originated in another country, repelled from the new reality, from the collective farm, and not the village life. Because of this, it did not repeat and could not repeat the experience of the Russian classics, as a rule, idealized the peasant. To many authors of the "village" prose, a sober Bunin view of the Russian people turned out to be closer. The article discusses the experience of the story "The Village" by Bunin, written in the beginning of the twentieth century and offering his view on the peasant and the fate of the Russian village on the eve of the Russian revolution. Bunin saw both constructive and destructive beginnings in the Russian man, which were realized in "damned days". The experience of the story "The Village" became one of the living traditions perceived by the "village" prose of the second half of the twentieth century, which creatively reacted to the experience of the Russian classics.
Скрипникова Т.И.. ОНТОЛОГИЯ СМЕРТИ В РАССКАЗАХ И.А. БУНИНА 1920-Х ГОДОВ
В статье рассматривается тема смерти в эсхатологическом аспекте, доминирующем в рассказах И.А. Бунина начала 1920-х годов. Отношение человека к смерти в прозе писателя является бытийным родовым чувством: человек Бунина осознает свою конечность, неизбежность «конца» жизни. В статье выделяются основные онтологические признаки, сопутствующие художественному мотиву смерти в творчестве писателя в данный период. Тема жизни и смерти становится одной из основных в произведениях Бунина в годы первой мировой войны. В эти годы из-под пера писателя выходят два сборника рассказов - «Чаша жизни» (1915) и «Господин из Сан-Франциско» (1916). В рассказах до предела обострено ощущение катастрофичности человеческой жизни, суетности поисков «вечного счастья». Противоречия социальной жизни в этих произведениях отражены в резкой контрастности характеров и противопоставлениях основных начал бытия. Трагическим рубежом в биографии писателя стала эмиграция. Бунину пришлось внезапно и навсегда покинуть родную русскую землю, к которой он был привязан «любовью до боли сердечной». Трагедия жизни отразилась мрачными настроениями в произведениях этого периода, в которых писатель стал все чаще углубляться в философские размышления о смысле жизни и смерти. Предчувствием гибели и потрясений, ощущением трагедий и катастроф в жизни общества и в жизни каждого человека веет от бунинских рассказов. Смерть уравнивает всех, для нее не существует классовых различий и привилегий. И в этом высший закон бытия, о котором забыли люди в буржуазном мире, стремящемся к накопительству. А что дальше? После смерти все подобные деяния оказываются пустыми, ненужными, они даже не обеспечивают память о человеке хотя бы на некоторое время.
The article deals with the theme of death in the eschatological aspect, dominant in the stories of I.A. Bunin early 1920s. The attitude of a person to death in the writer's prose is an existential generic feeling: the person of Bunin is aware of his finiteness, the inevitability of the "end" of life. The article highlights the main ontological features that accompany the artistic motive of death in the writer's work during this period. The theme of life and death becomes one of the main themes in the works of Bunin during the First World War. During these years, two collections of short stories emerged from the writer's pen - "The Cup of Life" (1915) and "Mr. from San Francisco" (1916). In the stories, the feeling of the catastrophic nature of human life and the vanity of the search for "eternal happiness" is exacerbated to the utmost. Contradictions of social life in these works are reflected in the contrast of the characters and oppositions of the main beginnings of life. A tragic milestone in the writer's biography was emigration. Bunin had to suddenly and forever leave his native Russian land, to which he was tied "with love to the pain of the heart". The tragedy of life was reflected in gloomy moods in the works of this period, in which the writer increasingly began to delve into philosophical reflections on the meaning of life and death. A premonition of death and upheaval, a sense of tragedy and catastrophe in the life of society and in the life of every person emanates from Bunin stories. Death equalizes everyone, there are no class differences and privileges for it. And this is the supreme law of being about which people have forgotten in the bourgeois world, which is striving for hoarding. What's next? After death, all such acts are empty, unnecessary, they do not even provide a memory of a person for at least some time.
Трубицина Н.А.. ГЕОКУЛЬТУРНЫЙ ОБРАЗ ИУДЕИ В ЦИКЛЕ ПУТЕВЫХ ОЧЕРКОВ И.А. БУНИНА «ТЕНЬ ПТИЦЫ»
Топография библейских мест широко представлена в отечественной литературе, но настоящий травелог о Палестине был представлен в русской культуре Серебряного века только И.А. Буниным в цикле путевых очерков «Тень Птицы». Для русского национального самосознания, которое насквозь литературоцентрично и религиозно, геокультурный образ Иудеи напрямую связан с метафизическим понятием «Святая Земля». Однако в бунинских путевых заметках 1907-1911 годов художественный образ Земли Обетованной значительно шире этого, несомненно, важного, метафизического представления. Главным предтекстом локального культурного текста данной территории является Библия. Очерки изобилуют библейскими реминисценциями. На сакральную географию Библии накладывается, как в палимпсесте, современный автору культурный ландшафт. Точность исторических, топографических, архитектурных деталей делает геокультурный образ региона легко узнаваемым. В то же время он достаточно уникален, нетривиален, лишен узких клише и стандартных стереотипов. Перед нами идивидуально-авторская модель трансграничного географического образа, включающая в себя, помимо мифопоэтики, описания природных стихий, животных, растений, рукотворных творений. Космологические характеристики бытия переводят изображение из плана физического в план метафизики. Рассказчик внутренне «равноудален» от «святых мест» любого вероисповедания. Его задача - наблюдение и точная передача мельчайших деталей и оттенков, отражающих онтологию локуса. Иудея - это не только место ветхозаветной и новозаветной истории; это современная рассказчику территория, образ которой складывается из наложения друг на друга геоисторических, геосоциальных, геополитических и ряда других геокультурных образов.
The topography of biblical places is widely represented in Russian literature, but the real travelogue about Palestine was presented in Russian culture of the Silver Age only by I.A. Buninin in the cycle series of travel essays "The Shadow of a Bird". For the Russian national identity, which is literally centro-centrically and religiously, the geo-cultural image of Judea is directly related to the metaphysical concept of "Holy Land". However, in the Bunin's travel notes of 1907-1911, the artistic image of the Land of Judea is much wider than this undoubtedly important metaphysical representation. The main pretext of the local cultural text of this territory is the Bible. The essays abound with biblical reminiscences. The sacred geography of the Bible is superimposed, as in the palimpsest, the modern author's cultural landscape. The accuracy of historical, topographical, architectural details makes the geocultural image of the region easily recognizable. At the same time, it is quite unique, non-trivial, devoid of narrow clichés and standard stereotypes. We have before us an individual-author's model of a transboundary geographical image, which includes, in addition to mythopoetics, descriptions of natural elements, animals, plants, man-made creations. Cosmological characteristics of being translate an image from the plan of the physical to the plan of metaphysics. The narrator is internally "equidistant" from the "holy places" of any religion. The task is to observe and accurately transmit the smallest details and shades, reflecting the ontology of the locus. Judea is not only a place of Old Testament and New Testament history; this is a modern territory for the narrator, whose image consists of the overlaying geohistorical, geosocial, geopolitical, and a number of other geocultural images.
Архангельская Ю.В.. ИННОВАЦИОННЫЙ МОДУС ЯЗЫКОВОЙ ЛИЧНОСТИ Л.Н. ТОЛСТОГО: ПРАГМАТИЧЕСКИЙ АСПЕКТ
В работе вводится понятие «инновационный модус языковой личности». Данный термин, призванный, по мнению автора статьи, обозначать способность личности к созданию языковых и речевых инноваций, а также особенности проявления таковой способности, используется в настоящем исследовании при анализе креативного потенциала языковой личности Л.Н. Толстого и новообразований, им созданных. Учитывая, что инновационный модус может иметь у одной языковой личности более высокую степень проявления, чем у другой, а это не в последнюю очередь обусловлено мотивами, которыми руководствуется языковая личность, создавая инновации, автор статьи считает необходимым анализировать причины, побуждающие языковую личность использовать в своем дискурсе такие наименования объектов действительности или такие синтаксические особенности оформления мысли, которые отклоняются от существующего инварианта. Для языковой личности Толстого это не дань моде и не следование веяниям времени, как, например, для многих поэтов Серебряного века, а, скорее, привычка, выработанная с детства, что доказывается на примерах из художественных произведений писателя и из его переписки с сестрой и братьями. При анализе инновационного модуса языковой личности автор статьи останавливается также на решении вопроса о том, как именно языковая личность использует свои способности к словотворчеству, и приходит в к выводу, что инновационный модус языковой личности проявляется и в том, хочет ли и может ли языковая личность подключать собеседников или адресатов своих эпистолярных текстов к использованию созданных ею инноваций, в первую очередь - людей ближнего круга, а также в том, насколько ей это удается. Автор статьи убедительно доказывает, что у Толстого была явная установка на то, чтобы побудить членов своего окружения к использованию его инноваций и что таким образом писатель способствовал появлению, во-первых, камерных, а во-вторых, крылатых единиц.
In the work the concept of "innovational mode of language identity" is put in place. This term used, in the opinion of the author of the article, to define the ability of the individual to create speech and language innovations, as well as particularity of manifestation of such ability, is used in this study in the analysis of the creative potential of the language identity of L.N. Tolstoy and neologisms he created. Considering that the innovational mode can have higher degree of manifestation in one language identity, than in the other, and this not least is preconditioned by motives, obeyed by the language identity creating innovations, the author of the article finds it necessary to analyze the reasons inducing the language identity to use in its discourse such names of the objects of reality or such syntactic particularities of thought shaping, which deviate from the existing invariant. For the language identity of Tolstoy this is not tribute to fashion or following the spirit of time, like for example for many poets of Silver age, but more likely, the habit produced form childhood, which is proved in the context of his artistic works and his correspondence with his sister and brothers. While analyzing the innovational mode of the language identity the author of the article also rests upon the solution of the question of how exactly the language identity is using its abilities to word creation, and comes to conclusion, that the innovational mode of the language identity also shows itself in whether the language identity wants and is able to involve interlocutors and addressees of its epistolary texts in using the created innovations, in the first place - people of the close circle, and also in how is it succeeding in this. The author of the article proves decisively, that Tolstoy had obvious fixation on making the members of his circle use his innovations and that doing so the writer encouraged the appearance of firstly chamber and secondly winged expressions.
Крамарь О.К.. ЭКФРАСИС В АВТОБИОГРАФИЧЕСКОЙ ПРОЗЕ Т.В. ЧУРИЛИНА
В статье рассматривается проблема экфрасиса в творчестве русского писателя первой половины ХХ века Т.В. Чурилина. Актуальность работы обусловлена обострившимся в последние годы интересом ученых к этой форме презентации визуальности, необходимостью расширения эмпирической базы исследований экфрасиса за счет обращения к творчеству писателей второго ряда, а также практически полной неизученностью проблемы взаимодействия вербального и визуального в текстах автобиографических произведений. Объектом исследования является роман-хроника «Тяпкатань», а также визуальные экспликации, зафиксированные в черновых набросках к главе, не включенной автором в композиционное целое произведения. В ходе исследования ставятся вопросы о том, чем обусловлено внимание Чурилина к такой форме подачи художественного материала, как экфрасис, каковы функциональные возможности экфрасиса в автобиографическом дискурсе Чурилина. В романе-хронике представлены по преимуществу живописные экфрасисы в том их варианте, когда, характеризуя какого-либо героя, писатель отсылает к визуальным образам с высоким индексом узнаваемости. При этом у Чурилина чаще всего встречается отсылка не к одному, а к нескольким прецедентным источникам, репрезентирующим сферу искусства, религии, фольклора. Что касается черновых набросков, то в них автор «Тяпкатани» прибегает к весьма нестандартным формам экфрасиса. Героями незавершенной главы «Эстеты», как и романа в целом, являются люди, хорошо известные Чурилину по его детским и юношеским годам. Мнемоническая конкретность облика этих героев, фиксируемая большим количеством развернутых визуальных характеристик, соотносится с «прагматической описью» (Л. Геллер) каталожных карточек музея восковых фигур, привезенного в уездный город во время ярмарки. Косвенный экфрасис в данном случае вступает в сложное взаимодействие с прямым экфрасисом (терминология Е. Яценко), обеспечивая смысловую и композиционную логику главы. Принципиально важным для Чурилина становится момент самоидентификации современных ему героев с героями прошедших эпох, осуществляемой по признаку общности тех или иных визуальных и ментальных характеристик. Использованный Чурилиным прием экфрастического остранения позволяет писателю объективировать свои представления о героях автобиографического произведения и одновременно максимально полно выразить отношение к изображаемому объекту.
The article deals with the problem of ekphrasis in the works of the Russian writer of the first half of the twentieth century T.V. Churilin. The relevance of the work is due to the increased interest of scientists in recent years to this form of presentation of visuality, the need to expand the empirical base of studies of ekphrasis by referring to the work of the writers of the second series, as well as the almost completely unexplored problem of the interaction of verbal and visual texts in autobiographical works. The object of the study is the novel-chronicle "Tyapkatan", as well as visual explication, recorded in the rough outline the Chapter, not included by the author in a compositional unity of the work. The study raises the questions about what causes Churilin's attention to such a form of presentation of artistic material as ekphrasis, what the functional capabilities of ekphrasis in Churilin's autobiographical discourse are. The novel-chronicle presents mainly picturesque ekphrasis in their version, when characterizing any character, the writer refers to the visual images with a high index of recognition. At the same time, Churilin often refers not to one, but to several precedent sources representing the sphere of art, religion, folklore. As for the drafts and sketches, the author of "Tyapkatan" resorted to very unusual forms of ekphrasis. The heroes of the unfinished Chapter of the "Aesthete", as well as the novel as a whole, are people well-known to Churilin in his childhood and adolescence. Mnemonic specificity of the appearance of these characters, fixed by a large number of detailed visual characteristics, correlates with the "pragmatic inventory" (L. Geller) of the catalog cards of the wax Museum, brought to the county town during the fair. Indirect ekphrasis in this case comes into a complex interaction with direct ekphrasis (terminology E. Yatsenko), providing semantic and compositional logic of the Chapter. Fundamentally important for Churilin is the moment of self-identification of his modern heroes with the heroes of past eras, carried out on the basis of commonality of certain visual and mental characteristics. Used by Churilin the reception acrescentado of defamiliarisation allows the writer to objectify his understanding of the characters of the autobiographical works and at the same time express the relation to the represented object as fully as possible.
Сарычев Я.В.. «НОВЫЙ ПУТЬ» И «МЕЛКИЙ БЕС» (ШТРИХИ К ПРОБЛЕМЕ ЭСТЕТИЧЕСКОГО САМОСОЗНАНИЯ РУССКОГО МОДЕРНИЗМА)
В статье предлагается нетипичное для литературоведения решение проблемы эстетической характерности феномена «нового религиозного сознания», вызванного к жизни творческими усилиями Д.С. Мережковского и его единомышленников. Трансформация частной интеллектуальной доктрины до масштабов целого направления русской модернистской мысли и литературы, наиболее полно запечатлевшегося и «сознавшего» себя в формате журнала «Новый путь» (1903-1904), заставляет предполагать наличие рациональных принципов организации модернистского сознания у лидеров «неохристианской» партии. Анализ художественно-эстетической составляющей «Нового пути» и специфики редакционных предпочтений, подтверждая данный посыл, позволяет также увидеть линии целенаправленного разрыва с традиционной эстетикой, включая символистскую. Факт отклонения организаторами журнала по не вполне понятным причинам романа Ф. Сологуба «Мелкий бес» становится лишь частным, хотя и знаковым проявлением общей тенденции. Не менее показательна ориентация на низкопробную (по всеобщему впечатлению) беллетристику, целевую направленность которой хорошо демонстрирует рассказ Д.В. Философова «Уховертка». Это далеко не выдающееся и в жанровом отношении случайное для Философова произведение, явно и полемично отталкивающееся от сюжета «Мелкого беса», решает важную для круга Д.С. Мережковского - З.Н. Гиппиус задачу преодоления «эстетско-декадентского» наследия силой «нового» сознания. Совокупность представленных в статье данных и аналитических ракурсов подводит к мысли, что литературная политика «Нового пути» с ее выраженной «антиэстетической» установкой стимулировалась стремлением к максимально радикальному освобождению от всего старого как необходимой предпосылке к новому. Если «сознание» и отвечающая ему литература действительно претендуют на новизну, то они должны качественно отличаться от прежних образцов, подобно тому, как христианская культура отличалась от языческой. «Неохристианская» словесность движима аналогичным универсально-модернистским заданием, утверждая в противовес символистской склонности к «декадентству и эстетизму» свой единый для метафизики и художественного творчества религиозно-гносеологический принцип и считая этот путь единственно верным.
The article proposes a nontypical solution for the literary criticism of the problem of the aesthetic characteristic of the "new religious consciousness" phenomenon, brought about by the creative efforts of D.S. Merezhkovsky and his associates. The transformation of private intellectual doctrine to the extent of the whole trend of Russian modernist thought and literature, which was most fully imprinted and "conscious" of itself in the format of the "New Path" magazine (1903-1904), suggests the existence of rational principles of the organization of modernist consciousness among the leaders of the "neo-Christian" party. The analysis of the artistic and aesthetic component of the "New Path" and the specifics of editorial preferences, confirming this message, also makes it possible to see lines of a purposeful break with traditional aesthetics, including the symbolist one. The fact of the rejection by the organizers of the journal, for reasons not completely understood, of the novel "Little Demon" by F. Sologub becomes only a particular, albeit a significant, manifestation of the general trend. No less indicative is the orientation towards low-grade (according to the general impression) fiction, the target orientation of which is well demonstrated by D.V. Filosofov's "Earwig" story. This is far from outstanding and in the genre respect an accidental work for Filosofov, clearly and polemically making a start from the plot of the "Little Demon", solves an important task for D.S. Merezhkovsky - Z. Hippius's circle, the task of overcoming the "aesthetic-decadent" heritage by the force of “new” consciousness. The combination of the data and analytical perspectives presented in the article leads to the idea that the literary policy of the "New Path" with its pronounced "anti-aesthetic" line was stimulated by the desire for the most radical liberation from everything old as a necessary prerequisite to the new. If the "consciousness" and the corresponding literature really pretend to be new, then they must be qualitatively different from previous models, just as Christian culture differed from pagan culture. "Neo-Christian" literature is driven by a similar universal-modernist task, asserting its own religious and epistemological principle for metaphysics and artistic creativity, as opposed to the symbolist inclination to "decadence and aestheticism", considering this way the only true one.