Журнал «Филоlogos»
Аннотации статей.
Абрамова В.И., Архангельская Ю.В.. ПОЛЕ И ГОРА КАК СИМВОЛЫ В РУССКОЙ ЯЗЫКОВОЙ КАРТИНЕ МИРА: РЕПРЕЗЕНТАЦИЯ ПРОСТРАНСТВЕННОГО ЛИНГВОКУЛЬТУРНОГО КОДА
В центре внимания исследователей - поле и гора как важные символы пространственного кода русской лингвокультуры. Они обозначают локусы силы, которая может быть как положительной, так и отрицательной. Поле в русской лингвокультуре имеет следующие символьные значения: 'абсолютное пространство, равное небу и земле'; 'плодородие'; 'воля, раздолье'; 'граница между своим и чужим'; 'чужое пространство'; 'место битвы'; 'ирреальное пространство'. Собственными символьными значениями обладает устойчивое выражение «русское поле»: 'бесконечность, открытость'; 'Русская земля, Родина'; 'общность с русским народом'. В последние годы в русском языке активно функционирует крылатое выражение «поле чудес», символизирующее место, с которым связана призрачная надежда быстро и без труда обогатиться; место, где обманывают доверчивых людей; пространство абсурда; район, где живут богатые люди. Гора символизирует место пребывания богов (верхнее пространство); место обитания нечистой силы (нижнее пространство); царство мертвых; горе (в народной лирике); нечто незыблемое; трудности; судьбу; жизненный путь; тяжелое душевное состояние; пространственную или временную границу; ирреальный локус. Символы поля и горы в русской лингвокультуре противопоставлены друг другу по нескольким параметрам: во-первых, полю как символу воли, ничем не ограниченной свободы противостоит гора как знак незыблемой преграды; во-вторых, поле чаще является знаком чего-либо положительного, тогда как большинство символьных значений горы имеют отрицательные коннотации; в-третьих, поле прежде всего символизирует земледельчески освоенное место, в то время как основная часть символьных значений горы характеризует данный локус как дикий, неосвоенный. Символика поля и горы в русской лингвокультуре имеет и немало общих черт: эти слова символизируют границу между мирами; двоемирие, где может преобладать как положительное, так и отрицательное начало; ирреальное пространство; чужое, опасное место.
Field and mountain as important symbols of the special code of Russian linguoculture are in the center of the researchers' attention of this article. They determinate the locus of force which can be both positive and negative. Field in the Russian linguoculture has the following symbolic meanings: 'absolute space equal to sky and earth'; 'fertility'; 'liberty, expanse'; 'border between own and other's'; 'foreign space'; 'place of battle'; 'unreal space'. The set phrase "Russian field" has its own symbolic meanings: 'infinity, openness'; 'Russian land, motherland'; 'unity with the Russian people'. In recent years the winged expression "field of wonders" is actively functioning, symbolizing a place connected with an illusory hope for quick and easy wealth; a place where trustful people are cheated; space of absurd; wealthy district. Mountain symbolizes the place where gods reside (upper space); habitat of evil forces (lower space); kingdom of the dead; grief (in folk lyrics); something unshakeable; difficulties; fate; course of life; hard state of mind; space or time border; unreal locus. The symbols of field and mountain are opposed to each other in several parameters: firstly, field as the symbol of will, unrestricted freedom is opposed to mountain as a sign of unshakeable obstacle; secondly, field more often is a sign of something positive, whereas most symbolic meanings of mountain have negative connotations; thirdly, field above all symbolizes agriculturally developed place, while the most of symbolic meanings of mountain are characterize this locus as savage, uncultivated. Symbolism of field and mountain in the Russian linguoculture has also a lot in common: these words symbolize the border between worlds; world duality where both positive and negative principles can prevail; unreal space; foreign, dangerous place.
Александров И.А.. ОБРАЗ БАНИ КАК ПРОСТРАНСТВО ТРАНСФОРМАЦИИ ГЕРОЯ
В статье рассматривается художественная функциональность образа бани на примере произведений отечественной литературы разных эпох. В ходе изучения вопроса актуализируется традиционное для многих культур представление о бане как особом пространстве, способствующем внутренней трансформации человека. При этом акцентируется внимание на способности многих героев переносить сильный пар, что является важным маркером их субъективности. Уделяется внимание многообразию ситуаций перехода из одного состояния в другое, при которых литературный персонаж, совершая омовение, раскрывает имплицитные черты своей личности. Уже в древнерусской литературе архетипная природа образа раскрывается в «Повести временных лет» и «Повести о благоверных Петре и Февронии Муромских». В пушкинском творчестве баня будет лакмусом инфернальности героев. Так, в «Евгении Онегине» романтизация образа Татьяны Лариной лежит через мотив сна, связанный с народно-языческим ритуалом гадания в бане. Поэтому данный образ становится отправной точкой кульминации сюжета, что наделяет его важной композиционной ролью. В романе же «Капитанская дочка» баня изображается как пространство карнавала, ведущего к реализации мифологемности Пугачева. Во время парения Пугачев проходит игровую инициацию, выдавая тайные телесные знаки за отличительные «царские» атрибуты. Доказывается, что в автобиографической повести Ф.М. Достоевского «Записки из мертвого дома» сцена посещения героем острожной бани играет важную роль в раскрытии характера Исая Бумштейна. Погружаясь в «ад» парной, в нечеловеческий жар, заключенный еврейского происхождения осуществляет акт «национальной» инициации, становится «своим» среди каторжан. Также в статье анализируется рассказ «Алеша Бесконвойный» В.М. Шукшина, в котором образ бани показан пространством, дающим главному герою возможность в игровой форме прийти к внутреннему духовно-психологическому росту. Алеше удается ощутить оторванный от реальности мир, наделяющий его силой. Делается вывод о значимости телесного опыта, ведущего героя к иной духовной ипостаси.
The article examines the artistic functionality of the bath image on the basis of Russian literature works of different eras. During the issue examination many cultures' traditional idea of the bath as a special space contributing to the internal transformation of a person is maintained. At the same time attention is focused on the ability of many heroes to undergo a strong steam, and this is an important aspect of their subjectivity. The attention is paid to the variety of situations of transition from one state to another in which a literary character reveals the implicit features of his personality during the ablution. In the time of Old Russian literature the archetypal nature of the image is revealed in "The Tale of Bygone Years" and "The Tale of the Blessed Peter and Fevronia of Murom". In Pushkin's works the bath is a litmus of the heroes' infernality. Thus the romanticization of Tatyana Larina's image in "Eugene Onegin" lies through the dream motif associated with the pagan ritual of divination in the bath. Therefore this image becomes the starting point of the plot’s culmination which gives it an important compositional role. In the novel “The Captain's Daughter" the bath is represented as the space of the carnival leading to the realization of Pugachev's mythologemes. Taking a steam bath Pugachev undergoes a game initiation disguising secret bodily signs as distinctive "royal" attributes. It is proved that in "The Notes from the Dead House", the autobiographical story of F.M. Dostoevsky, the scene of the hero's visit to the prison bath plays an important role in revealing Isai Boomstein's character. Plunging into the "hell" of the steam room, into the inhuman heat a prisoner of Jewish origin carries out an act of "national" initiation and becomes "one of our own" among the convicts. The article also analyzes "The Alyosha Beskonvoiny" story by V.M. Shukshin in which the image of the bath is shown as a space giving the opportunity to the protagonist to come to inner spiritual and psychological growth in a playful way. Alyosha manages to feel that divorced from reality world that gives him strength. The conclusion is made about the importance of bodily experience leading the hero to a different spiritual hypostasis.
Горностаева С.А.. А.Л. БЕМ О «ПРЕСТУПЛЕНИИ И НАКАЗАНИИ» Ф.М. ДОСТОЕВСКОГО
В статье рассматривается работа А.Л. Бема «Достоевский. Психоаналитические этюды». Проводится анализ суждений, высказанных относительно особенностей романа «Преступление и наказание». Освещается позиция исследователя по отношению к психоаналитическому подходу и вопросу о допустимости его применения в науке о литературе. По мнению ученого, основной проблемой в данном вопросе становится недостаточное внимание исследователей-психоаналитиков к особенностям литературного произведения, которое в первую очередь определяется законами художественного творчества. Также рассматриваются представления Бема о личности самого Достоевского, которого он характеризует как замкнутого человека, сфокусированного на собственном внутреннем мире, что нашло отражение во многих его героях. Исследователь отмечает влияние многообразия проявлений особенностей автора на все его творчество и вводит понятие «единства личности» писателя. Отмечая свойственную Достоевскому двойственность в восприятии действительности, Бем находит отражение данного процесса в творчестве классика, и в этой связи отмечает стремление к использованию полярных характеров. В ходе своего анализа Бем прибегает к использованию понятия «снотворчество», которое становится одним из ключевых в его понимании творчества классика. Данная точка зрения позволяет исследователю по-своему интерпретировать реализм Достоевского, обнаруживая в нем наличие реальных фактов не только внешнего, но и внутреннего мира. Подробно показано, как в ходе своего исследования Бем вскрывает более глубокие процессы, происходящие в сознании героев романа. В частности, для многих персонажей характерна трехмерная структура личности, состоящая из подсознания, сознания и так называемого сверх-сознания, действие которого часто выражается в угрызениях совести. Сделан вывод о том, что, используя метод психоанализа, исследователь объясняет особенности поэтики «Преступление и наказание».
The article discusses the work of A.L. Bem ''Dostoevsky. Psychoanalytic studies''. The article analyzes the judgments expressed regarding the features of the novel ''Crime and Punishment''. The position of the researcher in relation to the psychoanalytic approach and the issue of the admissibility of its application in the science of literature is highlighted. According to the scientist, the main problem in this issue is the insufficient attention of researchers-psychoanalysts to the features of a literary work, which is primarily determined by the laws of artistic creation. It also examines Bem's ideas about the personality of Dostoevsky himself, whom he characterizes as a closed person, focused on his own inner world, which is reflected in many of his heroes. The researcher notes the influence of the variety of manifestations of the author's features on all his work and introduces the concept of ''unity of personality'' of the writer. Noting the duality inherent in Dostoevsky in the perception of reality, Bem finds a reflection of this process in the work of the classic, and in this regard notes the desire to use polar characters. In the course of his analysis, Bem resorts to using the concept of ''sleepy creativity'', which becomes one of the key concepts in his understanding of the work of the classic. This point of view allows the researcher to interpret Dostoevsky's realism in his own way, revealing in it the presence of real facts of not only the external, but also the internal world. It is shown in detail how in the course of his research Bem reveals the deeper processes taking place in the minds of the heroes of the novel. In particular, many characters are characterized by a three-dimensional personality structure, consisting of subconsciousness, consciousness and the so-called super-consciousness, the action of which is often expressed in remorse. It is concluded that, using the method of psychoanalysis, the researcher explains the peculiarities of the poetics of ''Crime and Punishment''.
Жиляков С.В.. МНЕМОНИЧЕСКИЙ МОТИВ В «АЛЬБОМНОЙ ЛИРИКЕ» ПЕРВОЙ ПОЛОВИНЫ XIX ВЕКА (НА ПРИМЕРЕ ПРОИЗВЕДЕНИЙ Е.А. БАРАТЫНСКОГО)
В статье анализируются два стихотворения «В альбом» Е.А. Баратынского, входящие в состав так называемой альбомной лирики поэта, с целью выявления мнемонического (памятного) мотива и его функциональных свойств. Многогранность в образно-стилевом аспекте творчества поэта сказывается и на жанровом составе его произведений. Как оказывается, каждое из исследуемых стихотворений представляет собой синтез жанров, связанных между собой тематикой памяти и элементом ее репрезентации - мнемоническим мотивом. В самом общем виде мнемонический мотив - это минимальная единица текста, многократно повторяющаяся в контексте определенной тематической ее реализации. Его повторяемость, тематическое постоянство формирует с точки зрения автора и читателя - двух участников процесса литературной коммуникации - узнаваемость. Узнаваемость мнемонического мотива в произведениях единой типологии, как в случае со стихотворением «В альбом», может говорить как о некоторой структурно-композиционной стабильности его проявления в произведении, что, однако, не является обязательным свойством, так и о его роли как жанрового мотива. Действительно, функциональные свойства мнемонического мотива в данных произведениях лежат внутри жанровых отношений, из которых они состоят. В ходе анализа стихотворения «В альбом» (1829) выявлено, что мнемонический мотив служит синтезу двух вставочных жанровых образований (вставочного эпизода элегии и жанровой вставки мадригала) внутри единого целого альбомной надписи. В стихотворении «В альбом» (1819), исследуя жанровую структуру, автор приходит к выводу о том, что мнемонический мотив в первом своем проявлении обладает свойством жанровой акцентуации мадригала с проспективной установкой «на память». Во второй репрезентации мнемонический мотив функционирует в роли идентификатора идиллии с ретроспективной реминисценцией, что обнаруживает ее близость со стихотворным «воспоминанием», а также способствует жанровому синтезу идиллии и элегии на фоне их тематического контраста.
The article analyzes two poems ''Into the Album'' by Ye.A. Baratynsky, which are part of the so-called album lyrics of the poet, in order to identify the mnemonic (memorable) motive and its functional properties. The versatility in the figurative and stylistic aspect of the poet's work also affects the genre composition of his works. As it turns out, each of the studied poems is a synthesis of genres related to each other by the theme of memory and an element of its representation - a mnemonic motive. In its most general form, a mnemonic motive is a minimal unit of a text that is repeated many times in the context of a certain thematic implementation. Its repetition, thematic constancy forms, from the point of view of the author and the reader - two participants in the process of literary communication - recognition. Recognition of the mnemonic motive in works of a single typology, as in the case of the poem "Into the Album", can speak of both a certain structural and compositional stability of its manifestation in a work, which, however, is not an obligatory property, and its role as a genre motive. Indeed, the functional properties of the mnemonic motive in these works lie within the genre relations of which they are composed. In the course of the analysis of the poem "Into the Album" (1829), it was revealed that the mnemonic motif serves as a synthesis of two intercalary genre formations (an intercalary episode of an elegy and a genre insertion of a madrigal) within a single whole album inscription. In the poem "Into the Album" (1819), exploring the genre structure, the author comes to the conclusion that the mnemonic motif in its first manifestation has the property of genre accentuation of the madrigal with a prospective mindset. In the second representation, the mnemonic motive functions as an identifier of the idyll with retrospective reminiscence, which reveals its closeness to the poetic "memory", and also contributes to the genre synthesis of idyll and elegy against the background of their thematic contrast.
Иванюк Б.П.. ПОДРАЖАНИЕ СТИХОТВОРНОЕ: СЛОВАРНЫЙ ФОРМАТ
В статье на материале мировой поэзии разработана словарная версия стихотворного подражания в его различных вариантах. Основное внимание уделено стилизации, объектом которой являются литературные произведения, авторский и «цеховой» стиль, различные документы, фольклорные жанры, как национальные (китайский юэфу, румынская дойна, литовская дайна, латышская дайня, белорусская беседная, русская девичья песня) и региональные (скандинавская сага, гуцульская коломыйка), так и международные (предание, сказание, небылица, речевые - заговор, заклинание, приворот, считалка, дразнилка). Представлены жанры комической стилизации (пародия, бурлеска и травестия) и состязательного подражания (ближне- и средневосточная назира). Дано аналитическое описание различной степени и характера сюжетного и стилевого подражания первоисточнику: пастиш, вольный перевод, переработка, в том числе дописывание, сиквел и ремейк, переложение и жанровая парафраза (эпиллий и рима), отталкивание, онациональнивание. Прослежена западноевропейская и отечественная история оды Горация «К Мельпомене».
The article uses the material of world poetry to develop a dictionary version of poetic imitation in its various variants. The main attention is paid to stylization, the object of which is literary works, author's and "shop" style, various documents, folklore genres, both national (Chinese Yuefu, Romanian doina, Lithuanian daina, Latvian daina, Belarusian conversation, Russian maiden song) and regional (Scandinavian saga, Hutsul kolomyika), and international (legend, fiction, speech - conspiracy, spell, counting, teaser). The genres of comic stylization (parody, burlesque and travesty) and competitive imitation (Near and Middle Eastern nazira) are presented. An analytical description of the different degree and nature of the plot and style imitation of the original source is given: pastiche, free translation, reworking, including addition, sequel and remake, arrangement and genre paraphrase (epillium and rima), repulsion, alienation. The Western European and domestic history of Horace's ode "To Melpomene" is traced.
Ившина Е.А.. «ХОЗЯЙКА» Е.В. КОЛОГРИВОВОЙ КАК ИТАЛЬЯНСКАЯ ПОВЕСТЬ
В статье рассматривается одно из самых известных сочинений ныне почти забытой писательницы и переводчицы Е.В. Кологривовой - повесть «Хозяйка» (1843). Кологривова в литературе 1840-х гг. выступала под псевдонимом Федора Фан-Дима, была автором ряда повестей и романов, которые издавались в ведущих журналах тех лет, в своем доме организовала литературный салон, придерживалась одновременно славянофильских взглядов и увлекалась идеями Жорж Санд (планировала даже издавать женский журнал), прославилась как переводчик, впервые в России полностью переложивший первую кантику «Божественной Комедии» Данте на русский язык. Несмотря на неоднозначное отношение критики 1840-х гг. к сочинениям Кологривовой, ее творчество заслуживает внимания исследователей, поскольку отражает значимые тенденции литературного процесса середины XIX в. Так, «Хозяйка» представляет собой любопытный образец русской «итальянской повести», в которой соединяются фольклорные элементы (не случайно в ХХ в. она, единственная из наследия Кологривовой, была переиздана в сборнике под названием «Сказки о кладах»), элементы фантастические, тема художества и Италии. Основным мотивом в «Хозяйке» выступает стремление художника в Италию, в страну «земного рая», где единственно можно обрести идеал красоты, и его таинственная гибель, которая ожидает героя не столько от создаваемого им «портрета», сколько от некой «хозяйки», имеющей власть над его творчеством и судьбой. Написанная в духе романтического направления русской литературы, «Хозяйка» по своему содержанию отчасти оказывается близка гоголевскому «Портрету», произведениям В.Ф. Одоевского, а отчасти предшествует одноименной повести Ф.М. Достоевского.
The article considers one of the most prominent works of a nowadays little-known writer and translator E.V. Kologrivova, namely the novel ''The housekeeper'' (1843). In 1840s Kologrivova worked under the alias Feodor Fan-Dim. She was the author of a series of novels which were published in influential magazines of that time. She was the hostess of a literary salon she held at home. Kologrivova was a member of slavophilia movement and cherished the views of Jorge Sand. She even wanted to publish a woman's magazine. Kologrivova was a well-known translator who was the first to entirely translate the first cantiche from ''Divine Comedy'' by Dante into Russian. Despite the controversial critisism regarding her works in 1840s, they deserve attention from researchers because they represent noteworthy tendencies in the Russian literature of mid-19th century. The housekeeper is an interesting piece of ''italian novel'' in Russian literature. This novel combines the elements of folklore with fantasy and Italian paintings (It's no coincidence that ''The housekeeper'' was the only novel that was reprinted in a collection of stories under the title ''Fairly tales about treasures'' in XX century). The core motive of ''The housekeeper'' is the desire of a painter to visit Italy, the heaven on earth, the only place where it is possible to find the ideal beauty which awaits the main character. It is also his mystical decease caused not only by the potrait he had created, but also by ''the housekeeper'' who has power over his work and fate. Written in the spirit of romantism, ''The housekeeper'' is partially close to ''The portrait'' by N. Gogol as well as to works of V.F. Odoevsky, and partially precedes the novel of F.M. Dostoevsky with the same title.
Ильина Ю.Н., Трефилов М.О.. ОСОБЕННОСТИ КВЕБЕКСКОГО ДИАЛЕКТА ФРАНЦУЗСКОГО ЯЗЫКА НА МАТЕРИАЛЕ КИНОСЕРИАЛОВ
В данной статье рассматриваются грамматические, фонетические и лексические особенности квебекского варианта французского языка на материале сериалов. Лексика французского языка в провинции Канады Квебек включает в себя как лексические единицы французского языка, используемые в метрополии, так и единицы, которые характерны только для Квебека. К последним относятся архаизмы, диалектизмы, англицизмы, а также заимствования из языков коренного населения Северной Америки. Из функциональных вариантов следует отметить архаизмы, то есть слова, которые во французском языке уже не используются, но все еще не вышли из обихода в квебекском варианте. Также в квебекском диалекте существуют индианизмы, лексические единицы, заимствованные из языков местных индейских племен, однако слова данной категории почти не встретились в видеоматериале. В репликах персонажей рассмотренных сериалов можно встретить заимствованные из английского языка как служебные, так и знаменательные части речи, которые включаются в морфологическую и синтаксическую системы французского языка, сохраняя свое звучание и не ассимилируясь фонетически. При анализе видеоматериала были обнаружены также формальные варианты, то есть слова, имеющее одинаковое значение в обоих вариантах языка, но имеющие некоторые графические или фонетические различия. Еще одной особенностью квебекского диалекта французского языка является обсценная лексика, при этом в качестве ругательств зачастую используются названия церковных предметов и христианского культа. Кроме этого, для речи персонажей характерно использование канадианизмов. Фонетической особенностью произношения носителей является редуцирование последних произносимых согласных или групп согласных, а также палатализация взрывных согласных звуков [d], [t] перед гласными звуками переднего ряда. В плане грамматики различия между французским языком и его квебекским вариантом незначительны, единственная отличительная черта квебекской речи - использование частиц-«паразитов», большинство из которых не несут никакой смысловой нагрузки.
This article discusses the grammatical, phonetic and lexical features of the Quebec French founded in TV serials. The vocabulary of the French language in the province of Canada Quebec includes both lexical units of the literary French language and units that are characteristic only of Quebec. The latter include archaisms, dialecticisms, anglicisms, as well as borrowings from the languages of the indigenous population of North America. As for the functional variants the archaisms should be noted, those are words that are no longer used in French, but still have not come out of use in the Quebec French. Also in the Quebec dialect there are indianisms that were borrowed from the languages of local Indian tribes, but the words of this category almost did not meet in the video. In the serial characters' dialogues you can find both service and significant parts of speech borrowed from the English language, which are included in the morphological and syntactic systems of the French language, preserving their pronounciation and not assimilating phonetically. In the video material formal variants were also found, those are words that have the same meaning in both language variants, but have some graphic or phonetic differences. Another feature of the Quebec French is obscene vocabulary, while the names of church objects and Christian worship are often used as curses. In addition, the use of canadianisms is characteristic of character speech. A phonetic feature of the pronunciation of native speakers in Quebec is the reduction of the last pronounced consonants or groups of consonants, as well as the palatalization of explosive consonants [d], [t] before the vowel sounds of the front row. In terms of grammar, the differences between the French language and its Quebec variant are insignificant, the only distinguishing feature of Quebec speech is the use of ''parasites'' particles, most of which do not carry any semantic load.
Комарова М.М.. БИНАРНЫЕ ОППОЗИЦИИ В КОНЦЕПТОСФЕРЕ РУССКОЙ СКАЗКИ
В статье предпринимается попытка выявления и анализа основных бинарных оппозиций, существующих в русских народных сказках. Обращается внимание на концептуальные оппозиции, основанные на противопоставлении концептов: успех / удача - неудача, работа (труд) - лень, богатство - бедность, печаль / тоска - веселье, любовь - ненависть. Анализ проводится на материале «Народных русских сказок», собранных А.Н. Афанасьевым, с помощью описательного метода, а также методов концептуального и контекстуального анализа, интерпретации текста. Выявлено, что данные бинарные оппозиции разворачиваются в сказках в тесной связи друг с другом, а в целом они передают особенности картины мира русского народа. Бинарные оппозиции успех / удача - неудача и тоска - веселье служат для передачи движения сюжета сказки от неудач к успеху, от печали к веселью. Герой сказки стремится преодолеть неудачи и печаль, которые характерны для него в начале сказки, с помощью смекалки, целеустремленности, храбрости, в некоторых случаях - обмана. В русских сказках негативно окрашен концепт богатства, а герои, обладающие богатством в начале сказки, являются отрицательными, не соответствуют нравственным постулатам и системе ценностей народа. Однако положительные герои, преодолевая в ходе сказки неудачи и приближаясь к веселью, попутно, как правило, обретают и богатство. Герои сказок редко бывают окружены любовью, чаще их движение от неудачи к успеху - это также и путь преодоления нелюбви и равнодушия, путь обретения счастья вопреки этой нелюбви. Несомненно, такое решение основных бинарных концептуальных оппозиций русских сказок связано с особенностями жизни русского народа в период их создания. Сказки отражают нелегкие условия жизни простого человека, необходимость для обычного человека самостоятельно искать свое место в жизни, бороться с нуждою, преодолевать преграды. Анализ бинарных концептуальных оппозиций русской сказки позволяет постигнуть когнитивный код, формирующий картину мира русского человека.
The article attempts to identify and analyze the main binary oppositions that exist in Russian folk tales. Attention is drawn to the conceptual oppositions based on the opposition of concepts: success / luck - failure, work (labor) - laziness, wealth - poverty, sadness / longing - fun, love - hate. The analysis is carried out on the material of "Russian folk tales" collected by A.N. Afanasyev, using descriptive method, methods of conceptual and contextual analysis, interpretation of text. It was revealed that these binary oppositions unfold in fairy tales in close connection with each other, and in general they convey the peculiarities of the picture of the world of the Russian people. Binary oppositions success / luck - failure and longing - fun serve to convey the movement of the plot of the tale from failure to success, from sadness to fun. The hero of the fairy tale seeks to overcome the setbacks and sadness that are characteristic of him at the beginning of the tale, with the help of ingenuity, determination, courage, and in some cases deception. In Russian fairy tales, the concept of wealth is negatively colored, and the heroes who have wealth at the beginning of the tale are negative, do not correspond to the moral postulates and the system of values of the people. However, positive heroes, overcoming failures in the course of a fairy tale and approaching fun, along the way, as a rule, acquire wealth. The heroes of fairy tales are rarely surrounded by love, more often their movement from failure to success is also a way to overcome dislike and indifference, a way to find happiness in spite of this dislike. Undoubtedly, such a solution to the main binary conceptual oppositions of Russian fairy tales is associated with the peculiarities of the life of the Russian people during the period of their creation. Fairy tales reflect the difficult living conditions of an ordinary person, the need for an ordinary person to independently seek their place in life, to fight against want, to overcome obstacles. The analysis of binary conceptual oppositions of the Russian fairy tale allows one to comprehend the cognitive code that forms the picture of the world of the Russian person.
Селеменева О.А.. КОНТЕКСТУАЛЬНЫЕ ОТАПЕЛЛЯТИВНЫЕ МИФОПЕРСОНИМЫ В ПОЭТИЧЕСКИХ ТЕКСТАХ И.А. БУНИНА
Статья посвящена актуальному вопросу современной литературной ономастики - выявлению и описанию единиц мифонимикона И.А. Бунина. Материалом исследования послужили стихотворения 1888-1952 гг. Было проанализировано более 370 контекстов. Мифонимы в поэзии Бунина образуют сложную систему и классифицируются с учетом ряда критериев: номинируемого образа объекта, этимологии, коннотативно-ценностного аспекта, отношения к общеязыковому мифоономастикону, источнику, структуре, частотности употребления. Небольшую, но значимую для индивидуально-авторской картины мира группу мифонимов составляют мифоперсонимы: Весна , Осень , Смерть, Сила , Свет , Судьба , Тьма, Мороз и др. Они являются контекстуальными отапеллятивными именами, в семантике которых содержится сема 'лицо' как результат действия механизма антропоморфной метафоры. Анализируемые лексические единицы представляют персонификацию времен года, времени суток, природных стихий, эмоций и т.д. Разная частотность употребления в контекстах позволяет в качестве одного из наиболее значимых мифоперсонимов признать мифоперсоним Смерть. Бунинский образ Смерти соответствует, с одной стороны, мифологическим представлениям древних славян, с другой - отсылает к библейскому образу Смерти как одному из четырех всадников Апокалипсиса. Автор приходит к выводу, что мифоперсонимы связаны с ключевыми онтологическими и аксиологическими оппозициями, с отдельными концептами, существенными как для русской языковой картины мира, так и для индивидуально-авторской. Они отражают особенность языковой личности Бунина, сформированной под влиянием русской и мировой культуры.
The article deals with the actual problem of modern literary onomastics - the identification and description of the mythological proper names in the works of I.A. Bunin. The material of the study was the poems of 1888-1952. More than 370 contexts were analyzed. In I.A Bunin's poetry the mythological proper names form a complex system and are classified according to a number of criteria: the nominated image of the object, etymology, connotative-value aspect, relation to the general language mythonomasticon, source, structure, frequency of use. A small, but significant group of mythological proper names for the individual author's picture of the world is made up of mythological names of the persons: Spring, Autumn, Death, Power, Light, Fate, Darkness, Frost, etc. They are contextual, peremptory names whose semantics contain the sema 'person' as a result of the mechanism of anthropomorphic metaphor. The analyzed lexical units represent the personification of the seasons, time of day, natural elements, emotions, etc. The different frequency of use allows us to recognize the mythological name Death as one of the most significant contextual names of the saints. Bunin's image of Death corresponds, on the one hand, to the mythological ideas of the ancient Slavs, on the other - refers to the biblical image of Death as one of the four horsemen of the Apocalypse. The author comes to the conclusion that the mythological names of persons are associated with key ontological and axiological oppositions, with separate concepts that are essential both for the Russian language picture of the world and for the individual author's picture. They reflect the peculiarity of the linguistic personality of Bunin, formed under the influence of Russian and world culture, folk art, and classical literature.
Сырысева Д.Ю.. ТИШИНА В ОБРАЗНОЙ СИСТЕМЕ ПОВЕСТИ С. ЮЗЕЕВА «СКВОЗНЯК ТИШИНЫ»
В современных научных исследованиях рассматриваются различные проблемы, так или иначе связанные с выражением тишины, молчания, безмолвия в таких искусствах, как живопись, музыка, кинематограф, литература. В произведениях современного татарского писателя, журналиста и режиссера Салавата Юзеева (роман «Не перебивай мертвых», повесть «Сквозняк тишины», рассказ «О тех, кого нет») образ тишины имеет обширную семантику и воплощается в разнообразных формах: это может быть тишина в природе, когда герою становятся доступными голоса иных миров, зловещая тишина, предвещающая катастрофу, сознательная стратегия поведения человека, которому открываются внутренние причины происходящего. В статье анализируется в выбранном аспекте повесть Салавата Юзеева «Сквозняк тишины», в которой этот образ становится для героев и самого автора одним из способов познания истины. Причем этот процесс показан как непрерывный, хотя и не всем доступный, он разворачивается как в рамках «современного» сюжета, так и в легендарно-исторической перспективе, мотивированной наличием «текста в тексте». Образ тишины в повести представляется амбивалентным: он связан со светлыми началами жизни (поиск истины, творчество писателя, народные предания о величественном прошлом, память) и противоречивым, опасным миром реальности (забвение нравственных ценностей, искажение времени, связь с миром мертвых). Однако в заглавие выносится именно Сквозняк Тишины, образ, который, как можно предположить, более адекватно передает состояние современного мира и человека. Поэма Тишины остается фантазией писателя, недостижимым, практически утраченным идеалом. То, что в плоскости мифа или фантазии писателя выглядит величественно, в современной действительности - трагично и невостребованно. Понятие и образ тишины исследуются в статье как на уровне макропоэтики (композиционная структура, текст в тексте), так и на уровне микропоэтики (лейтмотивная структура) повести Юзеева, рассматривается влияние восточного повествовательного дискурса (восточной обрамленной повести) на стилистику и образность произведения.
In contemporary scientific research, various problems are considered, one way or another related to the expression of silence, quiet, hush in such arts as painting, music, cinema, literature. In the works of the contemporary Tatar writer, journalist and filmmaker Salavat Yuzeev (the novel "Don't interrupt the dead", the story "Draft of Silence", the story "About those who are not there") the image of silence has extensive semantics and is embodied in various forms: it can be silence in nature, when the voice of other worlds becomes available to the hero, an ominous silence, foreshadowing a catastrophe, a conscious strategy of human behavior, to whom the internal causes of what is happening are revealed. The article analyzes in the selected aspect the story by Salavat Yuzeev "Draft of Silence", in which this image becomes one of the ways of knowing the truth for the heroes and the author himself. Moreover, this process is shown as continuous, although not accessible to everyone, it unfolds both within the framework of the “contemporary” plot, and in the legendary historical perspective, motivated by the presence of “text in the text”. The image of silence in the story seems ambivalent: it is associated with the bright principles of life (the search for truth, the writer's work, folk legends about the majestic past, memory) and the contradictory, dangerous world of reality (oblivion of moral values, distortion of time, connection with the world of the dead). However, it is the "Draft of Silence" that is included in the title, an image that, as can be assumed, more adequately conveys the state of the modern world and man. The poem of Silence remains a writer's fantasy, an unattainable, almost lost ideal. What looks majestic in the plane of myth or the writer's fantasy, in modern reality is tragic and unclaimed. The concept and image of silence are explored in the article both at the level of macropoetics (compositional structure ''text in text'') and at the level of micropoetics (leitmotiv structure) of Yuzeev's story, the influence of oriental narrative discourse (oriental framed story) on the stylistics and imagery of the work is examined.
Файзуллина Р.А.. «МАШИНЫ КАК Я» ИЭНА МАКЬЮЭНА В КОНТЕКСТЕ ТРАНСГУМАНИСТИЧЕСКОГО ДИСКУРСА
Рассматривается роман Иэна Макьюэна «Машины как я» в контексте философии трансгуманизма, которая предполагает изменение человека из биопсихосоциального в киберпсихосоциального. В основе романа тема создания и использования искусственного интеллекта. В рамках данной статьи прослеживается насколько размышления Макьюэна вписываются в концепцию трансгуманизма, выявляется в чем отличие романа Макьюэна от предшествующей литературной традиции в характере конфликта и в плане развития идей потребительского общества, анализируется, как складываются взаимоотношения робота и человека. Макьюэн оставляет проблему взаимоотношения творца и его создания, представленную в художественной литературе XIX - XX вв.: роман «Франкенштейн, или Современный Прометей» М. Шелли (1818), роман «Остров доктора Моро» Г. Уэллса (1896) и др. В этих произведениях показано нарушение баланса между «человекоподобием» и «искусственностью». Макьюэн демонстрирует эту проблему в новом ключе через отношение пользователя и изобретения, описывая более сложные моральные трудности. Проблематика романа переплетена с проблемами потребительского общества и утилитаризмом, с потребительским отношением к окружающей действительности и Другому. Центральный конфликт романа заключается в конфронтации главных героев: Чарли и человекоподобного робота Адама. Конфликт происходит прежде всего в личной сфере: Чарли хочет, чтобы Адам служил его интересам и пытается использовать все его «полезные функции», Адам же сопротивляется этому, позиционируя себя как отдельную и независимую личность, не давая возможности Чарли себя объективизировать. Стремясь к независимости от Чарли, Адам «бунтует» разными способами по мере развития сюжета. Сравнивая главных героев, Макьюэн задумывается о том, является ли машинное сознание вымыслом. Автор ставит вопросы об искусственном интеллекте, потреблении, любви, гениальности и дружбе.
Ian McEwan's novel ''Machines like me'' is considered in the context of the transhumanist philosophy, which involves changing a person from a biopsychosocial to a cyberpsychosocial. The novel is based on the theme of creating and using artificial intelligence. This article examines how McEwan's thoughts fit into the concept of transhumanism, reveals the difference between McEwan's novel and the previous literary tradition in the nature of conflict and in terms of the development of consumer society ideas, and analyzes how the relationship between a robot and a human is formed. McEwan leaves the problem of the relationship between the Creator and his creation, presented in the fiction of the XIX-XX centuries, which was depicted in Mary Shelley's novel ''Frankenstein, or, the Modern Prometheus» (1818), the novel ''The Island of Doctor Moreau'' by H.G. Wells (1896) and others. These works show a violation of the balance between ''humanoid'' and ''artificial''. McEwan demonstrates this problem in a new way through user attitudes and inventions, describing more complex moral difficulties. The problems of the novel are intertwined with the problems of consumer society and utilitarianism, with the consumer attitude to the surrounding reality and other things. The central conflict of the novel is the confrontation between the main characters: Charlie and the humanoid robot Adam. The conflict occurs primarily in the personal sphere: Charlie wants Adam to serve his interests and tries to use all his ''useful functions'', while Adam resists this, positioning himself as a separate and independent person, not allowing Charlie to objectify himself. Striving for independence from Charlie Adam ''rebels" in various ways with the development of the plot. Comparing the main characters, McEwan wonders whether machine consciousness is fiction. The author raises questions about artificial intelligence, consumption, love, genius, and friendship.
Харитонов О.А.. ОСОБЕННОСТИ КОМПОЗИЦИИ ПОВЕСТВОВАНИЯ РОМАННОЙ ПРОЗЫ У. ФОЛКНЕРА (НА МАТЕРИАЛЕ «ШУМ И ЯРОСТЬ» И «АВЕССАЛОМ, АВЕССАЛОМ!»)
В статье на примере романов «Шум и ярость» и «Авессалом, Авессалом!» рассмотрены особенности нарративной техники известного американского писателя-модерниста У. Фолкнера, творчество которого во многом повлияло на широкое распространение техники и приемов неклассической композиции повествования в романной прозе XX-XXI вв. Фолкнер, одним из первых отказавшись от классической концепции литературного героя и традиционных способов сюжетно-композиционной организации произведения, активно использовал в своих романах неклассические приемы композиции повествования. Для неклассической композиции повествования[14] характерна нелинейность повествовательного развертывания в отличие от классического линейного повествования.
The article uses the example of the novels "The Sound And The Fury" and "Absalom, Absalom!" to consider the features of the narrative technique of the famous American modernist writer W. Faulkner, whose work largely influenced the widespread use of techniques and techniques of non-classical narrative composition in the novel prose of the XX-XXI centuries. Faulkner, one of the first to abandon the classical concept of the literary hero and the traditional methods of plot-compositional organization of the work, actively used non-classical narrative composition techniques in his novels. Non-classical narrative composition is characterized by the non-linearity of the narrative unfolding in contrast to the classical linear narrative.
Цзинь Лили. КАТЕГОРИЯ СОБОРНОСТИ В КИТАЕ: ИТОГИ ОСМЫСЛЕНИЯ И ПЕРСПЕКТИВЫ ИЗУЧЕНИЯ
Статья посвящена осмыслению актуального вопроса изучения категории соборности в Китае. Анализируются истоки повышенного внимания к этой категории, проблема перевода данного русского слова на китайский язык, современное состояние исследования соборности в русской философии и литературе. На основе изучения самых популярных вариантов перевода понятия «соборность» на китайский язык выявлено, что в китайском языке ни один эквивалент слова не может выразить единое значение этой категории. Исследование проводится на сопоставлении и анализе материалов научных статей, магистерских и кандидатских диссертаций, докладов конференций китайских русистов. Анализируется опыт китайских ученых, изучающих данную категорию на примере древнерусских памятников - «Слова о полку Игореве» и «Слова о законе и благодати», а также произведений А.С. Пушкина, Н.В. Гоголя, И.С. Тургенева, Ф.М. Достоевского, М.А. Шолохова, Б. Васильева. Осмысляется опыт китайских ученых Ван Сиюе и Юй Цзиньлин «''Соборность'' в творчестве Вяч. Иванова», Сяо Цзинъюй «Учение А.С. Хомякова о Церкви: теоретические основы и духовное ядро русского православия», Цзи Миньцзюя «Синтез воображений: национальная конструкция культуры славянофильства», исследования китайских ученых, посвященных сравнительному анализу национальной идентичности Китая и России. Подчеркивается, что изучение категории соборности в китайской литературоведческой практике связано с социально-политической ситуацией, возникшей в России после распада СССР. Отмечена связь исследований китайскими русистами категории соборности в связке с теорией М.М. Бахтина и изысканиями Б.А. Успенского на примере анализа содержания и структуры романа «Герой нашего времени» М.Ю. Лермонтова. Оценена попытка исследования учеными КНР вклада Вяч. Иванова в изучение происхождения, классификации, основных закономерностей соотношения творческой личности и свободы, сочетаний цвета, музыки, религиозного обряда и т.д. Осуществляется опыт объективного анализа состояния изучения категории соборности как сегмента «чужой» для КНР культуры. Признается факт, что изучение данной проблемы находится в КНР лишь в начальной стадии, и ее основополагающее влияние на русскую словесность требует дальнейших исследований. В связи с этим намечены возможные перспективы дальнейшего рассмотрения данной категории в литературоведческой практике этой страны.
The article deals with pondering the immediate problem for studying the idea of sobornost in China. The origin of increased attention to this idea, the problem of translating this Russian word into Chinese, and the research status of sobornost in Russian philosophy and literature are analyzed. Based on the study of the most popular versions of translating ''sobornost'' into Chinese, it indicates that not a single synonym in the Chinese can express the unique meaning of this idea. The research is based on the contrast and analysis of the academic papers of Chinese scholars of Russian literature, master's and doctoral theses, and the reports of Chinese academic conference. This paper analyses the experience of studying this idea based on the ancient Russian codes and records such as "Lay of Igor's Warfare" and "The Word of Law and Grace", and the works of A.S. Pushkin, N.V. Gogol, I.S. Turgenev, F.M. Dostoevsky, M.A. Sholokhov, B. Vasiliev. The research experiences of Chinese scholars are analyzed, for example Xi-Yue Wang and Jin-Ling Yu's «"Sobornost" in the works of Viach. Ivanov», Jing-Yu Xiao's "The teachings of A.S. Khomyakova about the Church: theoretical foundations and the spiritual core of Russian Orthodoxy”, Ming-Ju Ji’s ''Synthesis of Imaginations: the National Construction of the Culture of Slavophilism '', and the comparative analysis of the national identity between China and Russia. It is emphasized that the study of the idea of Sobornost in Chinese literary practice is associated with the socio-political situation that arose in Russia after the collapse of the USSR. This paper used the content and structure of the novel "A Hero of Our Time" by M.Yu. Lermontov as an example to clarify that the study of the idea ''Sobornost'' by Chinese Scholars of Russian is bound to the theory of M.M. Bakhtin and the works of B.A. Uspensky. This paper evaluates Chinese scholars' view about Vyach. Ivanov's contribution to the origin, classification, basic laws of the relationship among the creative personality and freedom, color, music, religious ceremony, etc. For Chinese culture, the idea of sobornost is alien, the study of it in this paper is objective. It is acknowledged that this study is still in its early stage in China, and its root influence on Russian literature are still required for studying. In view of this, the paper points out the research perspective of this topic in Chinese literary practice.
Шуган О.В.. ТЕМА ВОСТОКА В ХУДОЖЕСТВЕННОМ СОЗНАНИИ И. БУНИНА И М. ГОРЬКОГО
В статье на примере темы Востока рассматривается многолетний творческий диалог И.А. Бунина и М. Горького. Сходство их произведений основано на большом интересе к творчеству друг друга, который подкреплялся интенсивным личным общением. Обратившись к образу Тамерлана, Бунин и Горький отразили апокалиптические предчувствия будущей катастрофы, характерные для их современников. В рассказах «Крик», «Темир-Аксак-Хан», стихотворениях «На пути из Назарета», «Уголь», «В Орде», написанных Буниным, и в «Самаркандских» легендах Горького и его сказке о матери и Тимуре из «Сказок об Италии» настойчиво звучат темы войны и неисчислимых человеческих жертв. Сюжетная линия родителя, потерявшего ребенка, в рассказе Бунина «Крик» (1911) была развита и преобразована Горьким в «Сказках об Италии» (сказка IX ο матери и Тимуре, 1911). В ней Горький создал выразительный образ тирана, акцентируя внимание на жестокости Тамерлана. Обращает на себя внимание контраст образов несчастного отца у Бунина и несчастной матери у Горького. Маленький турок в рассказе Бунина выглядит жалко и смешно, а образ «матери» у Горького приобретает черты античного божества, он мифологизирован. В своей сказке Горький не просто описывает историю женщины, потерявшей сына - он слагает торжественный гимн Матери. Бунин не согласился с г орьковским образом «сверхженщины» и в поэме «На пути из Назарета» (1912) создал образ Богоматери, лишенный символики и гипербол. Богородичный культ Бунина противостоит горьковской мифологеме «Мать». Кроткая и смиренная Мария является антиподом волевой и мужественной матери-рыбачки. В «Самаркандской» легенде Горького о споре Тимура с Богом (1914) Бог обещает наказать Тимура пресыщением, но Тимур умер, так и не поняв, что означает пресыщение. В рассказе «Темир-Аксак-Хан» (1921) Бунин довел этот мотив до логического конца, разработав тему пресыщения и духовной смерти тирана, намеченную Горьким в легенде о Тамерлане. Подобный творческий диалог дополняет наше представление о взаимоотношениях Бунина и Горького и показывет, что, несмотря на разницу идейных и эстетических принципов, их объединяли гуманистические идеалы, ненависть к войне и тирании.
The article examines the long-term creative dialogue of I.A. Bunin and M. Gorky on the example of the theme of the East. The similarity of works by Bunin and Gorky is based on a great interest in each other's work, which was supported by intense personal communication. Turning to the image of Tamerlane, Bunin and Gorky reflected the apocalyptic premonitions of a future catastrophe, typical for their contemporaries. In the stories "Scream", "Temir-Aksak-Khan", the poems "On the Way from Nazareth", "Coal", "In the Horde", written by Bunin, and in Gorky's ''Samarkand'' legends and his tale about mother and Timur from "Tales of Italy" the themes of war and countless civilian lives are persistently sounded. The storyline of a parent who lost child in Bunin's story "Scream" (1911) was developed and transformed by Gorky in "Tales of Italy" (fairy tale IX about his mother and Timur, 1911. In the fairy tale Gorky created the bright and expressive image of the tyrant, focusing on the cruelty of Tamerlane. The contrast between the images of unfortunate father in Bunin's story and unfortunate mother in Gorky's fairy tale attracts attention. Little Turk in Bunin's story looks miserable and funny, and Gorky's image of the "mother" acquires the features of an ancient deity, it is mythologized. In his tale, Gorky does not just describe the story of a woman who has lost her son - he composes the solemn anthem of the Mother. Bunin did not agree with the Gorky's image of the "super-woman" and created the image of Our Lady in the poem "On the Way from Nazareth" (1912), avoiding symbolism and hyperbole. The Virgin cult by Bunin confronts the Gorky's mythology "Mother". Meek and humble Maria is an antipode of a strong-willed and courageous mother-fisherwoman. In Gorky's "Samarkand" legend about the dispute between Tamerlane and God (1914), God promises to punish Tamerlane by saturation, but he died without realizing what does it mean. In the story "Temir-Aksak-Khan" (1921), Bunin brought this motive to a logical end, developing the theme of satiation of power and spiritual death of the tyrant, outlined by Gorky in the legend of Tamerlane. That creative dialogue complements the history of the relationship between Bunin and Gorky and shows that, despite the difference in ideological and aesthetic platforms, they committed to the humanistic ideals, manifested hatred for war and tyranny.